И я, как обычно, тащу все в свою песочницу.
Эти два отрывка, писались для постов, но один не вошел в финальную версию, а до второго просто не дошло дело,тк соигрок отвалился быстрее.
Итак. Раньше у меня было много Раджека, а теперь много Армана
Париж, продуваемый промозглым ветром, грязный и блеклый, с пучками выгоревшей желтой листвы. Кажется, это было осенью, в ноябре. И ему было семнадцать, когда он обрел своего первого покровителя.
читать дальшеИменно покровителя, мужчину, не даму, эдакую увядающую розу, жаждущую чувствовать себя вечно прекрасной рядом с молодым любовником. И не юную пылкую женушку вечно занятого делами престарелого светского льва.
Он был вольным, пока позволяли родительские деньги, художником. К счастью, довольно бездарным, потому что иначе Арман где-то столкнулся бы со своим изображением в масле... И, кажется, даже дарил подарки.
Или это был второй? Или третий? Интрижки не в счет. Как же их звали? Этих богатых идиотов, которые покупались на его внешность, на мнимую хрупкость, на бледность кожи. Кто-то из них говорил, что он красивый, кто-то приглашал позировать для картины, кто-то что-то обещал. Кто-то же был честнее и не обещал ничего. Трахал и платил. Ничего лишнего. Ничего личного.
Все честно.
Сложнее было только с женщинами. Увядающими розами. И богемой. С теми самыми ранимыми и глубоко творческими личностями. С околосветскими тусовщиками.
Арман не был жертвой обстоятельств. Он приспосабливался. Играл на чувствах, на нервах, на публику и на публике. Он пользовался. И им пользовались.
Все честно._______________
Это так обманчиво легко и непреодолимо сложно - просачиваться в чужое сознание, там где никто бы не подумал ставить барьеры. Проникать сквозь самые приятные и почти забытые воспоминания и заполнять их собой. Разростаться в них подобно сорняку и при этом не допускать возможности заблудиться и остаться в них, если увиденный чужими глазами мир будет лучше, чем твой.
читать дальше
На улице шел дождь, как впрочем и всегда в этом городе и в этом поместье, где извечно влажный воздух пах листвой, землей и дымом фабрик.
Крупицы мороси, витавшие в воздухе, оседали на гравиевой дорожке, и каждый камушек глянцево и жирно блестел в свете желтых подслеповатых фонарей.
В воспоминаниях нет ни запахов ни звуков, есть лишь переживания, которые они принесли. Но Арман никогда не отказывал себе в удовольствии вдохнуть жизнь в почти истаявший мираж, дать ощутить все вновь, испытать все как в первый раз, чтобы, открыв глаза, силиться понять, было ли это совсем давно или относительно недавно...
Он шел сквозь туман к особняку сложенному из осколков воспоминаний и фраз отцовских рассказов, из обрывков страшных снов и картинок из фотоальбомов. Он был окутан тайной, придуманной в детстве и забытой в юности. Он полнился историями, рассказанными патриархом рода и передаваемыми другим мальчишкам. Его камни покрывали даты со страниц библиотечных книг - там, на северном фасаде сколы от бомбежки, а на южном царапины от средневековых катапульт. А из башенок смотрели призраки, которых давно вытравили цифры финансовых отчетов.
В нем даже было что-то от отелей, по кусочку от каждого в мировой цепочки.
Ты знаешь, как выглядит твой дом в моих глазах? Совсем не так, как в твоих. Ты его видишь каждый день. В каждом из возрастов по-своему, а я вижу его целиком. И он ужасен. Впрочем, как и любой другой...
Из приоткрытого окна лилась музыка и она, как и дом, тоже была мозаичной. Играли неумело, но со старанием. Две руки. Сбивчиво и визгливо, но с каждым разом все лучше и лучше. А после четыре. И вновь все тот же круг... Сначала маленькие девичьи пальчикии не поспевали за беглой игрой брата, который к тому времени уже ловил ноты легкими невесомыми касаниями, а после они сравнялись и вот уже ему пришлось догонять...
Она играет лучше тебя, как не старайся.
Он стоял у них за спинами. Рядом и несоизмеримо далеко. Пришедший из детских страхов, через которые так легко манипулировать сознанием людей. Сотканный из их сомнений, подкрепленных собственной все нарастающей тревогой.
Его мир рушился, в то время как их - только зарождался.